Неточные совпадения
Бросились они все разом
в болото, и больше половины их тут потопло («многие за
землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними,
сидит сам князь — да глупый-преглупый!
Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
Посередине трещал огонек, разложенный на
земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия
в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня
сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все
в лохмотьях.
— А Бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных
в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о
землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав
в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал,
сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно,
сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга
в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь играть
в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят
землю!
Бывало, стоишь, стоишь
в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно
сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на
землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Когда мы сели на
землю и, воображая, что плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя
сидел сложа руки и
в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова.
Андрий схватил мешок одной рукой и дернул его вдруг так, что голова Остапа упала на
землю, а он сам вскочил впросонках и,
сидя с закрытыми глазами, закричал что было мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите коня, коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал
в испуге Андрий, замахнувшись на него мешком.
Минуты две продолжалось молчание. Он
сидел потупившись и смотрел
в землю; Дунечка стояла на другом конце стола и с мучением смотрела на него. Вдруг он встал...
Слушай внимательно: и дворник, и Кох, и Пестряков, и другой дворник, и жена первого дворника, и мещанка, что о ту пору у ней
в дворницкой
сидела, и надворный советник Крюков, который
в эту самую минуту с извозчика встал и
в подворотню входил об руку с дамою, — все, то есть восемь или десять свидетелей, единогласно показывают, что Николай придавил Дмитрия к
земле, лежал на нем и его тузил, а тот ему
в волосы вцепился и тоже тузил.
В одной
земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а
в другой — салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и что ни судят они, все неправильно.
В Никольском,
в саду,
в тени высокого ясеня,
сидели на дерновой скамейке Катя с Аркадием; на
земле возле них поместилась Фифи, придав своему длинному телу тот изящный поворот, который у охотников слывет «русачьей полежкой».
— С неделю тому назад
сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится
в небе, облака бегут, листья падают с деревьев
в тень и свет на
земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Он ощущал позыв к женщине все более определенно, и это вовлекло его
в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел
в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные высокими домами. Линия окон была взломана, казалось, что этот дом уходит
в землю от тесноты, а соседний выжимается вверх.
В сумраке, наполненном тяжелыми запахами, на панелях, у дверей
сидели и стояли очень демократические люди, гудел негромкий говорок, сдержанный смех, воющее позевывание. Чувствовалось настроение усталости.
Подскакал офицер и, размахивая рукой
в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на
землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось
сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
— На Волге,
в Ставрополе, учителя гимназии баран убил.
Сидел учитель, дачник, на
земле, изучая быт каких-то травок, букашек, а баран разбежался — хлоп его рогами
в затылок! И — осиротели букашки.
Зимою она засыпала, как муха,
сидела в комнатах, почти не выходя гулять, и сердито жаловалась на бога, который совершенно напрасно огорчает ее, посылая на
землю дождь, ветер, снег.
Посидев еще минуты две, Клим простился и пошел домой. На повороте дорожки он оглянулся: Дронов еще
сидел на скамье, согнувшись так, точно он собирался нырнуть
в темную воду пруда. Клим Самгин с досадой ткнул
землю тростью и пошел быстрее.
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где
сидели три полицейских солдата, а на
земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный человек. Через несколько минут втолкнули еще одного, молодого,
в светлом костюме, с рябым лицом; втолкнувший сказал солдатам...
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная,
в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов
земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился
в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый,
сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там
сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой
в ней, он писал узоры
в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на
земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
Недели через три Самгин
сидел в почтовой бричке, ее катила по дороге, размытой вешними водами, пара шершавых, рыженьких лошадей, механически, точно заводные игрушки, перебирая ногами. Ехали мимо пашен, скудно покрытых всходами озими; неплодородная тверская
земля усеяна каким-то щебнем, вымытым добела.
— А когда мне было лет тринадцать, напротив нас чинили крышу, я
сидела у окна, — меня
в тот день наказали, — и мальчишка кровельщик делал мне гримасы. Потом другой кровельщик запел песню, мальчишка тоже стал петь, и — так хорошо выходило у них. Но вдруг песня кончилась криком, коротеньким таким и резким, тотчас же шлепнулось, как подушка, — это упал на
землю старший кровельщик, а мальчишка лег животом на железо и распластался, точно не человек, а — рисунок…
Так неподвижно лег длинный человек
в поддевке, очень похожий на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин видел прозрачный парок над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу, другой человек, с зеленым шарфом на шее; маленькая женщина
сидела на
земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой
в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Диомидов,
в ярко начищенных сапогах с голенищами гармоникой,
в черных шароварах,
в длинной, белой рубахе, помещался на стуле, на высоте трех ступенек от
земли; длинноволосый, желтолицый, с Христовой бородкой, он был похож на икону
в киоте. Пред ним, на засоренной, затоптанной
земле двора, стояли и
сидели темно-серые люди; наклонясь к ним, размешивая воздух правой рукой, а левой шлепая по колену, он говорил...
Часто погружались они
в безмолвное удивление перед вечно новой и блещущей красотой природы. Их чуткие души не могли привыкнуть к этой красоте:
земля, небо, море — все будило их чувство, и они молча
сидели рядом, глядели одними глазами и одной душой на этот творческий блеск и без слов понимали друг друга.
Косматые и черные, как чертовки, женщины
сидели на полу на пятках, под воткнутыми
в землю, на длинных бамбуковых ручках, зонтиками, и продавали табак, пряники, какое-то белое тесто из бобов, которое тут же поджаривали на жаровнях.
В беседке стоял деревянный зеленый стол, врытый
в землю, а кругом шли лавки, тоже зеленые, на которых еще можно было
сидеть.
Иван
сидел, зажав себе уши руками и смотря
в землю, но начал дрожать всем телом. Голос продолжал...
На другой день вечером,
сидя у костра, я читал стрелкам «Сказку о рыбаке и рыбке». Дерсу
в это время что-то тесал топором. Он перестал работать, тихонько положил топор на
землю и, не изменяя позы, не поворачивая головы, стал слушать. Когда я кончил сказку, Дерсу поднялся и сказал...
Действительно, шагах
в 50 от речки мы увидели китайца. Он
сидел на
земле, прислонившись к дереву, локоть правой руки его покоился на камне, а голова склонилась на левую сторону. На правом плече
сидела ворона. При нашем появлении она испуганно снялась с покойника.
Костер почти что совсем угас:
в нем тлели только две головешки. Ветер раздувал уголья и разносил искры по снегу. Дерсу
сидел на
земле, упершись ногами
в снег. Левой рукой он держался за грудь и, казалось, хотел остановить биение сердца. Старик таза лежал ничком
в снегу и не шевелился.
Когда стемнело, с моря ветром опять нанесло туман. Конденсация пара была так велика, что влага непосредственно из воздуха оседала на
землю мелкой изморосью. Туман был так густ, что
в нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека.
В такой сырости не хочется долго
сидеть у огня.
Он молча указал рукой. Я поглядел
в ту сторону, но ничего не видел. Дерсу посоветовал мне смотреть не на
землю, а на деревья. Тогда я заметил, что одно дерево затряслось, потом еще и еще раз. Мы встали и тихонько двинулись вперед. Скоро все разъяснилось. На дереве
сидел белогрудый медведь и лакомился желудями.
Взошла луна. Ясная ночь глядела с неба на
землю. Свет месяца пробирался
в глубину темного леса и ложился по сухой траве длинными полосами. На
земле, на небе и всюду кругом было спокойно, и ничто не предвещало непогоды.
Сидя у огня, мы попивали горячий чай и подтрунивали над гольдом.
Стало совсем темно, так темно, что
в нескольких шагах нельзя уже было рассмотреть ни черной
земли на солонцах, ни темных силуэтов деревьев. Комары нестерпимо кусали шею и руки. Я прикрыл лицо сеткой. Дерсу
сидел без сетки и, казалось, совершенно не замечал их укусов.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется.
В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно
сидел на
земле и смотрел
в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную ночь.
В 12 часов я проснулся. У огня
сидел китаец-проводник и караулил бивак. Ночь была тихая, лунная. Я посмотрел на небо, которое показалось мне каким-то странным, приплюснутым, точно оно спустилось на
землю. Вокруг луны было матовое пятно и большой радужный венец.
В таких же пятнах были и звезды. «Наверно, к утру будет крепкий мороз», — подумал я, затем завернулся
в свое одеяло, прижался к спящему рядом со мной казаку и опять погрузился
в сон.
Вы видите теперь, что они стоят просто на
земле: это оттого только казались они вам парящими на облаках, что вы
сидите в преисподней трущобе.
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться
в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором
сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я
в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на
землю.
«Страшна казнь, тобою выдуманная, человече! — сказал Бог. — Пусть будет все так, как ты сказал, но и ты
сиди вечно там на коне своем, и не будет тебе царствия небесного, покамест ты будешь
сидеть там на коне своем!» И то все так сбылось, как было сказано: и доныне стоит на Карпате на коне дивный рыцарь, и видит, как
в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, и чует, как лежащий под
землею мертвец растет, гложет
в страшных муках свои кости и страшно трясет всю
землю…»
Не за колдовство и не за богопротивные дела
сидит в глубоком подвале колдун: им судия Бог;
сидит он за тайное предательство, за сговоры с врагами православной Русской
земли — продать католикам украинский народ и выжечь христианские церкви.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь
землю, а через пять минут опять вырастает из
земли и шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной руке и со свертком
в другой…
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко
в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром
сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
— А
в кухне
сидит у меня… Я пельмени делаю, оглянулась, а он
сидит на лавочке. Точно из
земли вырос, как гриб-дождевик.
Я пошел
в сад и там,
в яме, увидал его; согнувшись, закинув руки за голову, упираясь локтями
в колена, он неудобно
сидел на конце обгоревшего бревна; бревно было засыпано
землею, а конец его, лоснясь углем, торчал
в воздухе над жухлой полынью, крапивой, лопухом.
В центре толпы, растопырив передние ноги и дрожа всем телом,
сидит на
земле сам виновник скандала — белый борзой щенок с острой мордой и желтым пятном на спине.
Земля здесь не служит приманкой и не располагает к оседлой жизни. Из тех хозяев, которые сели на участки
в первые четыре года после основания селения, не осталось ни одного; с 1876 г.
сидят 9, с 1877 г. — 7, с 1878 г. — 2, с 1879 г. — 4, а все остальные — новички.
Убить несколько стрепетов одним зарядом — великая редкость: надобно, чтоб большая стая подпустила
в меру и
сидела кучно или чтоб вся стая нечаянно налетела на охотника; убивать пару, то есть из обоих стволов по стрепету, мне случалось часто, но один только раз убил я из одного ствола трех стрепетов сидячих, а из другого двух влет; это случилось нечаянно: я наскакал на порядочную стаю, которая притаилась
в густой озими, так что ни одного стрепета не было видно;
в нескольких саженях двое из них подняли свои черные головки, кучер мой увидел их и указал мне; из одного ствола выстрелил я по сидячим, а из другого по взлетевшей стае: трое остались на
земле, два упали сверху; стрепетов было штук тридцать.
Но кроме врагов, бегающих по
земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется,
в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда
сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет
в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Когда же солнце начнет склоняться к западу, тетерева поднимаются с лежки, то есть с места своего отдохновения, опять садятся на деревья и
сидят нахохлившись, как будто дремлют, до глубоких сумерек; потом пересаживаются
в полдерева и потом уже спускаются на ночлег; ночуют всегда на
земле.